Альфа I
Больничный потолок был ещё более уныл, чем моё строго зафиксированное
положение, но смотреть было больше не на что. Мир ещё не вернулся в своё
привычное состояние, я по-прежнему продолжал видеть насколько он зыбок.
Стены колыхались тканью, подвешенные ни на что, ещё не утверждённые,
только намеченные на эскизе того, что будет, того, что должно быть. Ещё
одна несбывшаяся вселенная. Совершенство переменных в девственном
вакууме начала начал. Веки распухли и слиплись. В зазоры сочилось Ничто.
Саван простыни сковывал тугим коконом онемевшее тело. Этому миру было не
больше дня. Он целиком умещался в этой комнате.
— Ну? Что же ты так? Молодой ведь совсем ещё... Тебе ещё жить да жить!
Нашёл из-за кого убиваться... будет у тебя ещё этих девок...
"Убиваться" — слово то какое. Жалость медсестры, затёртая как её
недоотбеленный халат, застывает пятнами у меня перед глазами и
растворяется в спёртом воздухе, пропитанном хлоркой и медикаментами,
заслоняя собой всё сущее. Она присаживается на край постели и
наклоняется надо мной, чтобы отереть лоб влажной марлей. Сейчас для меня
существует только её голова, фрагмент шеи и начинающая сохнуть грудь,
остальное сливается в своей нейтральности с потолком. Интересно, ходить
без белья под халатом это такая же часть традиции, как и жалость?
Сколько ей? Тридцать? Тридцать пять? Её соски были крупными и розовыми
как у двадцатилетних, скорей всего у неё не было детей... скорей всего я
был её ребёнком сейчас.
— Теперь промоем фурацилинчиком глазки...
Жёлтые слёзы стекают из углов глаз к вискам, засыхают в волосах,
впитываются в меня. Медленно. Как же всё медленно. Я не вижу её кистей,
но чувствую прикосновение пальцев сквозь влажную вату. Равнодушной
отточенностью движений рук, бережным отсутствием нежности она собирает
меня из частей. Мне сложно осознать её лицо. Бессмысленный набор, мимики
покрытый тонкой плёнкой нефти. Кто я для неё? Работа, за которую платят?
Или это она платит за что-то своей работой? Вместо губ на нижнюю треть
её лица наклеена улыбка шлюхи, такая же понимающая, такая же
смирившаяся, такая же милосердная. Я её единственное оправдание. Мой
смысл — быть её единственным оправданием.
— Я хочу пить — мой голос звучал как рвущаяся бумага, губы жгло жаждой,
гортань отвыкла от слов.
Иногда мне кажется, она сделает всё, о чём я попрошу... Мой затылок
оказался в её ладони, теперь я мог лучше видеть, как расширяется эта
вселенная. В стене зияли невнятные очертания двери, её ещё не было, за
ней по-прежнему было Ничто. Комната становилась всё больше, насыщалась
деталями, виток за витком я плёл из липких нитей этот мир по памяти.
Через время, ещё не совершенный он вырвется из моих рук, чтобы
свершиться и я перестану быть его хозяином, он создаст себя сам. Влага
лилась в колодец моего горла, медленно просачиваясь в недра. Лилит
нового мира делала своё дело, скоро у неё появится имя, её абсолют
разрушится, она станет кем-то ещё.
